Командировка [litres] - Борис Михайлович Яроцкий

— сутенеры. Чуть ли не каждый день к нам привозят девочек на медосмотр.

— И вы выдаете им документы?

— А что остается? Правительство в дела медицины не вмешивается, а значит, не финансирует. И ваш друг, извините за откровенность, только руками разводит: нэма грошэй. Но больница, как видите, еще дышит. Вы спросите: а откуда же деньги? Отвечаю: кошелек сутенеров и есть главная статья нашего существования.

— Что же получается? Украинок посылают в гаремы сутенеры?

— Посылает нищета, — уточнил Рувим Тулович. — А кто у нас нищий? Кто вчера стоял за станком, вытачивал детали для межконтинентальных баллистических…

Слушая страшные откровения, Иван Григорьевич размышлял, примеряя свою пока еще глубокую тайну к этому человеку: «Может, ему открыться?» Он размышлял, но еще не сделал и шага. Чувство осторожности опять взяло верх.

В бурном потоке событий Иван Григорьевич был похож на пловца, которого несет мутный поток, и он, пловец, никак не может ухватиться хотя бы за прибрежные коренья, чтоб выбраться на сушу. И вдруг над стремительным мутным потоком он увидел спасительный корень.

Этим «вдруг» стала телепередача. Уже перед сном Иван Григорьевич включил телевизор, молодая смазливая дикторша звонким голосом объявила:

— Продолжаем библейские чтения. Сегодня у нас в гостях проповедник американской эвангелической церкви наш большой друг пастор доктор Смит.

И вот он, в черной мантии, крупным планом.

— Эдвард?!

Ошарашенный внезапностью, Иван Григорьевич чуть было не задохнулся. Спустя шесть лет он вновь увидел своего старшего сына. А в голове несуразное: «Почему эвангелической? Он же капеллан-католик?..»

Глава 18

После встречи со Славком Тарасовичем Анастасия Карповна так разволновалась, что работа у нее валилась из рук. Нужно было что-то предпринимать. А что?

Над Иваном Григорьевичем сгущались тучи. Их, как ни странно, первым заметил Ажипа: он, видимо, обладал какой-то ему только доступной информацией. Угрозу он не мог почувствовать, для этого надо иметь тонкую кожу. Но угрозу для жизни Ивана Григорьевича почувствовала Анастасия Карповна. Для нее Иван возник из небытия и в небытие мог кануть.

В этот день, как обычно, приходили посетители. Что-то спрашивали, она что-то им отвечала. Отвечала заученно, потому что знала наизусть документы, которыми руководствуются работники ЗАГСа.

В первом часу дня в кабинет вошла Любовь Николаевна Вашечко, ее заместитель и, как и она, в недавнем прошлом преподаватель истории. В памятном девяносто первом ей не дали даже начать учебный год — отстранили от преподавания за убеждения, которые не соответствовали новой власти.

Любовь Николаевна спросила, можно ли завтра не приходить на службу.

— Завтра пятница, Любочка, — напомнила Анастасия Карповна. — Регистрация браков. У тебя этот ритуал изящно получается.

— Пора уже регистрировать без ритуалов, без этого медового словословия, — высказала свое мнение заместитель. — Завтра вообще у меня не будет настроения.

— Это почему же?

— Мой бывший придет со своей новой.

— Вот с этого бы и начинала. Распишем твоего бывшего без тебя. А тебе, как я понимаю, нужно быть на рынке.

— Нужно, Анастасия Карповна. Может, что удастся продать. Кстати, и вас могу выручить. Подберите что для продажи. Сейчас в ходу вещи зимние: свитера, куртки, ботинки.

— Я подумаю, Любочка.

Ее зам недавно отметила свое тридцатилетие, а на вид ей лет сорок: изможденное бледное лицо, под уставшими глазами паутина морщинок. Даже обильная косметика не помогает. Глядя на своего зама, Анастасия Карповна невольно сравнила ее с собой, тридцатилетней. Тогда она была, по утверждению мужчин, того же Славка Тарасовича, женщиной на загляденье.

К тому времени она уже родила Светку, черноволосую и черноглазую непоседу. С дочкой она была счастлива. И боль несостоявшейся любви несколько притупилась. В учебе и семейных заботах она пыталась забыть Ивана. Закончила истфак Киевского университета. Там же, в университете, познакомилась со своим будущим мужем — рослым угловатым галичанином Степаном Боговычем. Степан занимался профессиональным боксом, дома бывал редко. А когда бывал, только и слышала: «Поеду в Америку. С такими, как у меня, бицепсами, я из любого нигера мозги вышибу».

Он своего добился, уехал в Штаты. Выступал за студенческие клубы. Своих соперников-негров обзывал «нигерами». Не на ринге, а в раздевалке негры ему поломали кости. Истратив на лечение все свои гонорары, он устроился тренером, но не в Штатах, а в Канаде. Там и затерялись его следы.

Настя, оставшись вдвоем с дочкой, сдала киевскую квартиру золовке, перебралась в Прикордонный, стала преподавать историю. А потом, так получилось, что ее, депутата городского совета, поставили на ГОНО. Она горячо взялась за реформирование народного образования. При детских садах создала экспериментальные классы. Выяснилось, что к шестнадцати годам человек получает паспорт и аттестат зрелости, в двадцать — высшее образование: впереди у специалиста целая жизнь, работа по призванию. Но в августе девяносто первого эксперимент прервали: опасно было новатора оставлять в кресле руководителя, тем более, историка, со своим видением прошлого, а значит, и будущего.

Второй раз Анастасия Карповна замуж уже не выходила. Росла Светка. Не по примеру матери дочка нашла мужа рано. В Прикордонный приехал на завод, в командировку, лейтенант-подводник. Через неделю Светка с ним уехала на Дальний Восток, в Совгавань.

У дочки давно своя жизнь: она преподает математику в мореходном училище, муж — на подводной лодке. У них дети — сын и дочь, ее внуки. Раньше дальневосточники гостили часто — почти каждый год, но с тех пор, как подпрыгнули цены, как установили таможню, как учредили региональное гражданство, поездки российскому офицеру и его семье стали не по карману, и большой, в шесть комнат, родительский дом словно осиротел. Осталось у Анастасии Карловны одно утешение — работа.

Но вот, подобно сказочной птице феникс, возник Иван. Сердце встрепенулось, как в семнадцать лет. Нет, она не забыла, как впервые почувствовала, что любит Ваню Коваля, своего одноклассника.

…В школе были танцы под радиолу «Урал». Пластинки старые, довоенные: вальсы, фокстроты, танго. Весь вечер Ваня танцевал с Люсей Бубен, ученицей параллельного класса. В груди у Насти клокотала ревность, а подойти к Ивану не хватало духу, даже когда объявляли «белый танец». Она стояла у радиолы, меняла пластинки. Весело кружились пары, а она видела только одну — Ваню и Люсю. Несколько раз подходил Славко, приглашал на танец, но ему она грубо отказывала: не хочу. Вот если бы пригласил Ваня… На весь школьный двор, хватая за сердце, лилась нежная музыка.

Один фокстрот сменялся другим. Теребили душу танго: «Твоя любовь — не струйка дыма»… «Сердцу больно в груди, сердцу хочется плакать»… Ей казалось, что все это про нее. А после танцев, проявив решимость, она отогнала от Ивана Люську.

— Вань, что ты мне обещал? Ты